Сайт www.kurdist.ru, верный своей традиции, продолжает публиковать до сих пор не известные широкому кругу читателей метериалы о курдах. 

     В дореволюционной России Управлением кавказского учебного округа с 1881 по 1915 г. были выпущены 25 томов (42 выпуска) «Сборника материалов для описания местностей и племен Кавказа» (СМОМПК) под руководством попечителя Кавказского учебного округа, замечательного педагога-администратора Яновского Кирилла Петровича (1822 – 1902).

     «Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа» (СМОМПК) – выдающееся дореволюционное издание. Цель его – восстановить историю отдельных сел, показать особенности жизни и быта населения. Авторами данного сборника стали преимущественно сельские учителя-краеведы, собравшие бесценные сведения по материальной и духовной культуре населения Кавказа.

       Издание содержит обширный и ценностный материал по истории, археологии, лингвистике и этнографии народонаселения Кавказа. К первым 20-ти выпускам в 1895 г. приложен указатель, в котором сгруппированы статьи по географии и этнографии, по народностям, по губерниям и областям. Наибольший научный интерес представляют словари, а также эпические произведения,  очерки о быте и нравах армян, грузин, татар, осетин, горских евреев и других народов, в их числе и курдах. Здесь следует отметить, что некоторые имеющиеся материалы о курдах, особенно армянских авторов, хотя и носят тенденциозный характер, но, в то же время содержат ценную информацию историко-этнографического характера, дают определенные представления о межнациональных отношениях конца XIX века.

     Мы благодарим редактора сайта www.kurd.ge Теймураза Сардаров за предоставленные файлы с материалами СМОМПК.    

 

 

Смотритель Камарлинскаго начальнаго училища  К. Хачатуровъ

 

КУРДЫ, ЧЕРТЫ ИХ ХАРАКТЕРА И БЫТА

 

 

I.

Темное прошлое народа.—Деление курдовъ на колена. — Набеги.—Взглядъ на грабежи и воровство.—Роль женщинъ.

 

     Историческое прошлое курдовъ скрывается во тьме вековъ: у нихъ нет ни истории, ни литературы, а что сохра­нилось въ устныхъ преданияхъ, то этого слишкомъ мало, что­бы сказать что-нибудь положительное объ ихъ исторической судьбе. Пишущему эти строки часто приходилось слышать от стариковъ-курдовъ, что они некогда имели свое государство, лежащее за рекою Тигром, со столицей в Диарбекире, и что часть ихъ переселилась въ Армению после покорения ими некоторыхъ армянскихъ областей[1]. Последнее мнение курдовъ ничемъ не доказывается; въ истории армянъ, наоборотъ, ска­зано, что царь Армении Тигранъ, победивъ Acтиaгa (Аждахака)[2], царя курдовъ, переселилъ ихъ въ свое государство и населилъ ими гористыя местности Армении, главнымъ образомъ арарат­скую возвышенность. Какъ бы то ни было, по фактъ тотъ, что курды живутъ въ некоторыхъ губернияхъ Закавказья и въ Турции. Будемъ надеяться, что наука когда-нибудь подниметъ завесу, покрывающую неизвестное прошлое этого народа, но мы разскажемъ о нихъ, что знаемъ и что слышали; можетъ-быть, это принесетъ некоторую пользу изучающимъ своеобразный быть курдовъ.

      Курды, какъ народь патриархальный, делятся на многия племена съ различными пазваниями. Въ Эриванскомъ увзде, близъ араратскихъ горъ, живетъ племя «бруки», или «брукинцы». На восточной стороне малаго Арарата, на границе Пер-

 

— 65 —

сии, Турции и России живетъ племя джалалы—самое большое; въ Сурмалинскомъ уезде Эриванской губернии—езиды, а въ    Кагызманскомъ округе Карсской области живетъ племя джунуканлы. Въ Турци ихъ очень много; такъ, напримеръ: мамеканлы[3], гейдаранлы, гардоши и др. Курды живутъ также въ Пepcии, не только въ западныхъ ея провинцяхъ, но и северо-восточныхъ. Знать настоящее число курдовъ въ обоихъ азиатскихъ государствахъ—Турции и Персии можно только прибли­зительно; въ России же наберется ихъ около 70.000.

     Курды отличаются своими хищническими наклонностями и стараются жить на счетъ соседнихъ, более мирныхъ племенъ. Отъ ихъ набеговъ много терпять жители долинъ, занимающиеся земледелиемъ, въ особенности же турецкие армяне. Въ России курды уже присмирели, сдерживаемые закономъ, хотя иногда джалалцы, спускаясь съ араратскихъ горъ шайкою въ 50—100 человек, нападаютъ на армянския села Эриванскаго и Новобаязетскаго уездовъ, уводятъ целыя стада, при чемъ такия нашествия не обходятся и безъ убийствъ съ обоихъ сторонъ. Впрочемъ, они встречаютъ иногда храбрый отпоръ и даже подвергаются нападениямъ со стороны другихъ. Это случаются часто съ курдами-джалалцами; они ежегодно делаютъ свои набеги на села Новобаязетскаго уезда и угоняютъ скотъ сельчанъ. Возвращаясь назадъ съ добычей, они должны проехать близъ армянскаго селения Давалу[4], которое лежать на левомъ берегу реки Аракса. Жители Давалу только и ждутъ курдовъ и, если узнаютъ, въ какой именно день джа­лалцы будутъ на берегу Аракса, то грабителямъ не удастся пройти безнаказанно: съ оружиемъ въ рукахъ давалинцы напа­даютъ на нихъ, отнимаютъ у нихъ добычу и возвращаютъ темъ, у которыхъ курды ее отняли. Тогда ограбленные курды съ пустыми руками возвращаются въ свои горы. Спустя не­которое время, джалалцы обыкновенно приезжаютъ въ сел. Давалу и упрекаютъ жителей, что они вмвшиваются не в

 

– 66 –

свое дело. Конечно, курды-джалалцы могутъ состязаться съ давалинцами,—но они не трогаютъ ихъ потому, что уважаютъ отчаянную храбрость и считаютъ ихъ курдами въ полномъ смысле слова. А кого курдъ уважаетъ за храбрость, на того онъ никогда не вападаетъ; наоборотъ, въ случае чего, онъ готов ему помогать. Вотъ курдский нравственный кодексъ.

     Отнимать чужую собственность съ оружиемъ въ рукахъ, а въ особенности у гяуровъ (христианъ), не только не возбра­няется, но даже поощряется шейхомъ и старшими, и потому курды съ малолетства вачинаютъ упражняться въ воровстве, разбояхъ и убийствахъ. Молодой курдъ, не совершивший ни од­ного воровства или убийства, не пользуется правомъ называть­ся истиннымъ сыномъ своего народа; на него смотрятъ съ презрениемъ не только мужчины, но и женщины, и ни одна хорошая девушка не согласится выйти за такого молодого человека замужъ.

Разумеется, при такомъ взгляде на вещи, желая не подвергнуться насмешкамъ и презрению прекраснаго пола, каждый молодой курдъ становится преступникомъ—по нашимъ[5] понятиямъ.

 

II.

Занятья у курдовъ.—Избы ихъ въ знмовникахъ.—Воинствениыя наклонности.—Бе­седа съ курдами во время ночлега.

 

     Курды почти все занимаются скотоводствомъ. Раннею весною они со своимъ стадомъ перекочевываютъ на возвышен­ныя места и возвращаются позднею осенью. Зимою же они живутъ въ своихъ селахъ, такъ называемыхъ зимовникахъ. Хижины ихъ устраиваются следующимъ образомъ: въ земле выкапываютъ одинъ четыреугольникъ для семьи и другой боль­шой для коровъ, лошадей и пр.; потомъ кладутъ на эти ямы балки, сверху солому или сено и засыпаютъ землею; съ одной стороны приделываютъ широкую дверь, служащую для входа

 

 

– 67 –

какъ для людей, такъ и для животныхъ, и вотъ изба курда готова. Въ одномъ углу хлева маленькое место отгораживает­ся отъ животныхъ, и по вечерамъ курды собираются туда и ведут, безконечные разговоры о разныхъ разностях, начиная съ овецъ и кончая политикой. Въ особенности же, они любятъ говорить о политики. Радость курда безгранична, если онъ услышить новость о войне; онъ радуется войне и любить ее такъ же, какъ волкъ любить зимний день со страшною мятелью. Здесь не лишнимъ считаю привести мой раэговоръ съ курдами-джунуканлинцами, у которыхъ мне пришлось разъ но­чевать зимою.

     Въ январе 1886 года я ехалъ изъ Кульпа въ Кагызманъ. Дороги были занесены снегомъ, и потому ехалъ я очень медленно. Къ довершению горя, проводникъ мой не зналъ до­роги, и потому намъ приходилось часто останавливаться, смо­треть по сторонамъ, чтобы увидать хоть одного человека, который бы намъ указалъ дорогу. Ожидания наши не увенча­лись успехомь,— мы никого не заметили, и потому двига­лись ощупью. Къ вечеру пошелъ снегъ, и мы положительно не знали, куда держать путь. Какъ известно, зимние дни очень коротки; не успели мы проехать и двухъ верстъ, какъ насту­пила темная ночь, при чемъ снегъ не переставалъ хлестать насъ по лицу. Тогда я, по здвшнему обычаю, опустилъ по­водья, надеясь, что лошадь своимъ чутьемъ отыщетъ дорогу и повезетъ меня къ жилью. Проводникъ мой шелъ пешкомъ. Действительно, чрезъ три часа, вдругъ мы услышали лай собакъ кругомъ насъ. Очевидно, мы приехали въ курдский зимовннкъ, хотя кругомъ насъ не было видно ни одного дома. Я остановиль лошадь и началъ ждать появления курдовъ; не прошло и пяти минуть, какъ прямо изъ-подъ ногъ моей ло­шади, съ лучиною въ одной рукв, вышелъ курдъ. Это меня сильно удивило: я думалъ, что попалъ въ заколдованное цар­ство. Но чрезъ несколько времени все это объяснилось: ока-

 

– 68 –

залось, что лошадь моя стояла на крыше избы того курда: предъ лошадью, на полтора аршина внизу, находилась, дверь, и когда курдъ вышелъ, мне показалось, что онъ выходить иэъ-подъ ногъ лошади. Наконецъ, мы спустились съ крыши и, после долгихъ уговариваний моего праводника, насъ впусти­ли въ хлъвъ. Здесь въ «мияне» (отгороженное место, отдель­но отъ яселъ) на войлокахъ сидело около 15 курдовъ. Каминъ горелъ, на которомъ хозаинъ избы, Омаръ-ага, варилъ кофе. При моемъ входе все поднялись и дали мне место близь камина—противъ хозяина. Курды все молчали и замет­но было, что мое присутствие имъ вовсе не нравится; они смотрели на меня исподлобья: какъ оказалось, виною всему этой у была моя кокарда, какъ мне объяснилъ потомъ одинъ изъ курдовъ. Видя, что такое положение дольше не можегь продолжаться, я заговорилъ съ ними по-курдски. Какъ толь­ко курды услышали мой разговоръ на ихъ родномъ языке, то они сочли меня за своего и стали угощать. Прежде всего хозяинъ угостилъ насъ кофеемъ, после чего подали ячменный хлебъ, который печется у курдовъ на саджахь*), кислое мо­локо и сыръ. Во время еды, разумеется, не переставали говорить. Замечательно какая дисциплина соблюдается у курдовъ въ «миянахъ»: cтаршие по летамъ сидятъ ближе къ камину, а молодые ниже ихъ, смотря по ихъ летамъ. Когда одинъ изъ нихъ разговариваетъ, то остальные все его слушаютъ и только одобрительными кивками головы заявляютъ о своемъ присутствии. Если разсказчикъ разсказываетъ какое-нибудь печальное собьте изъ ихъ жизни, о давно минувшихъ счастливых дняхъ, о герояхъ, которые были убиты неверными во время войны, то слушатели произносятъ только: «тау-тау!». Это слово означаетъ чувство скорби, сожаления ила веселья слушателя.

 

*) Саç (саджъ) есть подобие сковороды; онъ делается изъ железа круглым и выиуклымъ. Кладутъ его на таганъ, подъ которымъ горитъ огонь, выпуклостью вверхъ и такимъ образомъ пекуть на немъ хлебъ.

 

 

— 69 —

     Такимъ образомъ, не мешая другъ другу, каждый говорить въ свою очередь, безъ всякаго шуму и до того чинно, что любо слушать. Не то бываетъ у другихъ народностей: если хоть десять человекъ соберется вместе, то поднимается такой гвалтъ и шумъ, что ничего не услышишь и не поймешь. На­конець, я обратился къ нимъ и спросилъ объ ихъ житье-бытье. На мой вопросъ ответилъ одинъ изъ стариковъ-родственникъ домохозяина, по имени Ахмё:

— «Живемъ, но не такъ, какъ прежде; теперь курды обеднели, некоторые даже въ куске хлеба нуждаются. Скотъ отъ сильныхъ морозовъ и недостаточнаго корма падаетъ; по­дати на пастбища довольно болышия, такъ что многие изъ нашихъ ахчайцевъ*) убежали въ Турцию».

— «А почему», говорю я: «не занимаетесь земледелиемъ: кажется, тутъ у васъ земля хорошая; здесь съ успехомъ могутъ произрастать хлебъ, арбузы, дыни и даже, пожалуй, ви­ноградь и хлопчатникъ».

— «Занимаемся помаленьку; но у насъ только сеютъ ячмень и арбузы, но безъ особенной выгоды. Наши жены, дети и старики раннею весною отправляются въ горы, а здесь остаются только молодые люди, которые и смотрятъ за бостанами (бахчами), въ свое время жнутъ ячмень, а арбузы везутъ на быкахъ въ Кагызманъ и Карсъ на продажу, или въ соседнихъ татарскихъ и армянскихъ селахъ меняютъ на хлебъ. Но все-таки какъ-то намъ не идетъ заниматься земледелиемъ и торговлею. А не внаете, будетъ ли война весною?».

     Последний вопросъ меня, конечно, озадачилъ: до сихъ поръ курдъ спокойно разсказывалъ о занятияхъ своихъ сельчанъ и вдругъ задаетъ вопросъ о войне. Не понявъ, къ чему клонить курдъ, я сказалъ: «Нетъ, о войне мне ничего не­известно, да врядъ ли она и будетъ. Мы все и вы также дол-

 

*) Знмовникъ этоть былъ Ахчай, называемый такъ потому, что лежить на правом берегу маленькой речки Ахчай, что значить Белая вода[6].

 

 

— 70 —

жны просить Бога, чтобъ никогда не было войны, такъ как только въ мирное время народъ можетъ поправиться и спокой­но заниматься своимъ деломъ».

— «Нетъ, господинъ, для армянъ совершенно другое дъло: они привыкли и кажется родились, чтобы мирно зани­маться земледелием и торговлею, но намъ нужна война,— безъ войны мы жить не можемъ. Вотъ у меня одиннадцать сыновей бравыхъ, сильныхъ, владеюшихъ оружиемъ въ совер­шенстве; но что же? они бездельничаютъ, и боюсь, какъ бы не обабились. Нигде нельзя показать своего удальства; чуть что-нибудь сделаешь, сейчасъ въ тюрьму сажаютъ. Помилуйте, одного изъ нашихъ сослали въ Сибирь, а знаете изь-за че­го? только одного быка укралъ у татаръ! При такихъ усло­вияхъ разве можно жить? Нетъ, если войны не будетъ, то мы тоже, кажется, отправимся въ Турщю».

— «Все-таки, Ахме, я не понимаю, какую пользу мо­жетъ привести вамъ война? ведь и вы пострадаете».

— «Нетъ, мы ничуть не пострадаемъ. Женъ и детей своихъ отправимъ въ Турцию къ нашимъ джунуканлинцамъ, а мы можемъ воевать и обязательно разбогатеемь. Вотъ въ прошлую войну, напримеръ, нашихъ сорокъ человекъ соста­вило одну шайку, и знаете сколько паласовъ, ковровъ, денегъ и скота мы разделили между собою! Вь армянскихъ селахъ почти безъ сопротивления все отдавали намъ, только не убивай, и мы не убивали, какъ гейдаранлы, зa исключениемъ, разумеется, только техъ случаевъ, когда намъ сопротивлялись[7]. Эхъ, нътъ, лучше войны ничего не можетъ быть». Я началъ говорить о земледелии, что оно самое честное занятие и что нужно только научиться хорошо обработнвать землю, и потомъ ни въ чемъ человъкъ не будетъ нуждаться; но слова мои надъ ними оказали такое же дъйствие, какое слова евангеилия надъ волкомъ. Приведу поговорку: желая образумить волка, начали однажды читать надъ волвомъ евангелие, но онъ все

 

— 71 —

время повторял: «поскорее кончайте, а то овцы уйдутъ въ горы».

     На следующий денъ мы поблагодарили курдовъ за гостеприемство и отправились дальше.

      Какъ сказано было раньше, курды не исключительно за­нимаются скотоводствомъ. Такъ, въ некоторыхъ местностях, напримеръ, въ Эриванской губернии курды-бруки, а въ Карсской области—джунуканлинцы, въ подспорье къ скотоводству, за­нимаются и вемледелиемъ, но это занятие ведется безъ всякой системы: курдъ еще не привыкъ въ мирной земледельческой жизни. Еще много воды утечетъ, пока курды сделаются хле­бопашцами.

 

 

III.

Чертя народнаго характера курдовъ: простота, мстительность, честность и преданность. Курдъ, какъ жертва обмана для другихъ.—Народная нравственность.

 

     Такъ какъ курды все свое свободное время проводятъ въ стрельбе въ цель или на охоте, то ведение домашняго хо­зяйства лежитъ исключительно на женщинахъ. Женщины доять овецъ, приготовляютъ масло и сыръ, делаютъ ковры и паласы, а обязанность мужчины ограничивается темъ, что онъ везеть на быкахъ эти произведния на продажу.

     На базарахъ имъ приходится много терпеть отъ армянъ, евреевъ и татаръ. Привозить курдъ продавать или коверъ, или паласъ, или животныхъ на убой, торговцы до того его мучаютъ и обижаютъ, что онъ за безценокъ продаетъ свою вещь и старается поскорее убраться восвояси, чтобы только освобо­диться отъ назойливыхъ и безсовестныхъ покупщиковъ. Напримеръ, курдъ продаетъ коверъ, который стоить никакъ не менее пятнадцати рублей; онъ запрашиваетъ 16 или 17 рублей, что­бы потомъ продать за 15 и вернуться къ своему семейству; но тутъ съ нимъ торговцы затеваютъ следующую безстыдную игру: одинъ изъ нихъ предлагаетъ за его коверъ 10 рублей,

 

– 72 –

другой даетъ 8 рублей, третий—6 рублей и т. д., наконецъ, последний совсемъ отказывается покупать, говоря, что коверъ и двухъ копеекъ не стоить. Такимъ образом беднаго курда доводятъ до того, что онъ проклинаетъ свое существование, всехъ людей на свете, а въ особенности торговцевъ, продаетъ свой коверъ за шесть или семь рублей и, плача съ досады, возвращается къ себе. Тутъ онъ, какъ сынъ народа, у котораго месть считается священнымъ долгомъ, клянется, что будетъ мстить всемъ, исключая своихъ, если на то представится случай. И вотъ во время войны, когда администрация не мо­жете следить за всеми, курды делаютъ свои набеги и безпощадно режутъ своихъ обидчиковъ. Курдъ—дитя природы. Если обращаются съ нимъ по-человечески, по-братски и уважаютъ въ немъ его человеческия достоинства, то онъ делаетсл искреннимъ другомъ, но такимъ другомъ, какого не сыскать положительно нигде: онъ свою кровь съ радостью прольетъ для другого; свою жену, своего сына онъ готовь продать, чтобы выручить своего друга-брата. Онъ честенъ необыкновенно и преданъ другу въ высшей степени. Не даромъ говорить, что если взвесить, преданность курда и преданность собаки, то первая перетянетъ, и это положительно верно. Это мнение соста­вилось не у самихъ курдовъ, но у армянъ, татаръ и другихъ соседнихъ съ ними народовъ. Тамъ, где образованные наро­ды пускаютъ въ ходъ свои умственный силы и находчивость, курдъ прибегаеть кь физической силе—къ своему чомаху или палу (дубине). Чтобы своего оскорбителя наказать судомъ, нужно владеть языкомъ, уметь объяснять свою жалобу,— этого курдъ не въ состоянии сделать при всемъ своемъ желании, а потому онъ прибегаетъ къ своей верной дубине.

     Нелишнимъ считаю здесь разсказать одинъ фактъ, случившийся 50 или 60 летъ тому назадъ въ гор. Александрополе. Какой-то армянинъ, по имени Каро (сокращенное отъ имени Карапетъ), совершилъ убйство. Армяне свалили вину на

 

– 73 –

одного курда по имени Бapo. Последняго стали судить, а онъ все время повторялъ только: «Ага, манъ Каро дагиламъ, манъ Бароямъ»[8], а это значить: «Господа, я не Каро—я Бapo». Словомъ, онъ хотелъ объяснить, что убийство совершилъ армянинъ, а вовсе не курдъ Бapo и что его напрасно мучаютъ. Но необразованный курдъ не сумелъ и этого объяснить. По­садили беднаго Бapo въ тюрьму. Хотя онъ зналъ, что его приняли за армянина, вследствие неправнльнаго произношения судьями имени его, но онъ все-таки не могъ понять, какъ это его подвели соседи. Наконецъ, въ день заседания въ суде, онъ начинаетъ плакать и повторять: «Ага, манъ Каро даги­ламъ, манъ Бароямъ»,— больше этого бедный ничего не могъ сказать въ свое оправдание и его, раба Божьяго, сослали въ каторжный работы потому только, что онъ носилъ имя Баро».

     Перейдемъ теперь къ другого рода фактамъ изъ жизни курдовъ. Одно изъ важныхъ наставлений стариковъ-курдовъ своимъ сыновьямъ, внукамъ и молодому поколъению вообще — следующее: при покупке вещей, что торговецъ запросить, давать половину запрошенной цены и никакъ не больше; если, например, купецъ потребуетъ за аршинъ ситца 20 коп., то давать половину т. е. 10 к. Курды думаютъ, что, при такой уловке, они купятъ товаръ дешевле, но на деле выходить со­вершенно другое: за вещь, стоющую не болше 50 коп., курды платять более двухъ рублей, и вотъ почему: торговцы (ар­мяне, евреи и татары) давно знаютъ эту детскую хитрость кур­довъ и потому на самую простую вещь, которая стоитъ ве более 10 коп., требують шестерную цену. Курдъ, после долгаго размышления, если только удастся ему найти половину 60, даетъ 30 коп., а если деление не по его математическимъ способностямъ, то онъ предлагаетъ столько, какое число явится на умъ.

      При свадебныхъ покупкахъ, когда приходится забирать товару на нисколько сотъ рублей и то въ долгъ, курдъ вы-

 

 

– 74 –

даеть себя самъ головою. Курды въ каждомъ городе или торговомъ селе имеютъ своего благодетеля-торговца, исключительно у котораго и покупаютъ товаръ въ долгь. Эти благодетели, которыхъ курды называютъ «крво» (кумъ), так благодетельствуютъ своимъ кумовьямъ, что последние лишаются всего своего скота, ковровъ, паласовъ, а цифра въ долговой книге все-таки остается въ прежнемъ размере. Напримеръ, къ одному изъ такихъ благодетелей въ Карсе является курдъ и закупа­ете мануфактурный товаръ. При окончательномъ счете курду хочется узнать, сколько онъ остается должнымъ своему куму, ссужающему ему въ долгь товаръ. Кумъ-благодетель кла­деть передъ собою счеты и начинаетъ: «вотъ Крво-джанъ,—80 да 80 будетъ 180, да 46 будегъ 320, да 70, да 35, да 15 будетъ всего 580 руб. Крво-джанъ, ты хороший человекъ, твоя жена тоже хорошая женщина, я никогда не забуду ея хлеба, который я елъ у васъ; не забуду я также, какъ твоя жена подарила мне пару хорошихъ носковъ, а потому я изъ этихъ 580 руб., въ угоду твоей жене,, отбрасываю 5 руб., а такъ какъ я тебя люблю не меньше твоей жены, то еще тебе дарю 5 руб., и вотъ остается всего 570 руб., каковы я и за­ношу въ книгу, чтобы только ты чрезъ месяцъ заплатиль»[9]. После такой милой уступки, курду остается только поцеловать руку своему благодетелю и въ веселомъ расположени духа съ покупками отправиться восвояси.

      Свои долги курды погашаютъ и деньгами, но, по большей части, овцами, коврами, паласами, словомъ—своими произве­дениями. Нередко случается, что курдъ, видя полную невоз­можность уплатить долгъ, переменяетъ свое местожительство, чтобы не заплатить долга, и это съ курдской точки зрения не считается грехомъ. Да и где необразованному курду, насто­ящему дитяти по своему умственному развитию, понять, что хорошо и что дурно; для него все средства честны, если толь­ко они служатъ въ его благосостоянию. Нетъ у курда хлеба

 

— 75 —

и не въ состоянии онъ купить, тогда онъ собираетъ двухъ-трехъ товарищей и съ ними вмъсте отправляется воровать хлебъ у соседа своего, у котораго много его—это въ порядки вещей; если при этомъ курдъ убьетъ кого-нибудь, то и это ничего: пусть, дескать, не сопротивляются ему. Таково ихъ понятие о правахъ другого, и никакие философские доводы не могугь уверить ихъ, что въ установившихся среди нихъ испоконъ века традицияхъ многое съ нравственной точки зрения несостоятельно.

 

 

IV.

Благодарная почва для релнгозвой пропаганды.—Гостеприимство у курдовъ.—Взглядъ на гостя-врага.—Кровавая несть.—Условия отказа оть нести.—Чувство любви къ ближнему.

 

     Курдовъ можно обратить изъ дикарей въ полезныхъ членовъ человечества, во только нужно постараться распростра­нить между ними христианство[10] и поднять ихъ умственный уровень, каковой у нихъ стоить, если можно такъ выразить­ся, на первобытной ступени. При этомъ нужно сказать, что христианство очень легко можетъ распространиться между ни­ми, такъ какъ мноие курды почитаютъ христнские церкви и монастыри, и нередко можно встретить въ нихъ курдовъ-богомольцевъ. Если курдъ наглядно увидитъ и пойметъ, что все наши старания направлены къ тому именно, чтобы при­вести ему пользу, то успехъ не замедлить обнаружиться: они и христианство примутъ и учиться будутъ съ охотой; но если они въ вашихъ отношенияхъ заметятъ что-либо другое, то тогда самое лучшее, что можете сделать,— это удалиться отъ нихъ и оставить ихъ въ покое, иначе послъдствия будутъ самыя плачевныя.

К симпатичнымъ чертамъ курда принадлежать его гостепримство. Курдъ гостя своего не тронетъ, если бы даже последний былъ его злейший врагь; онъ его угостить, какъ

 

 

— 76 —

следуеть, и проводитъ изъ своего зимовника или кочевки вя довольно большое разстояние, чтобы никто не оскорбилъ его вблизи его дома. При другихъ обстоятельствах и на другомъ месте курдъ готовъ растерзать своего врага, котораго некогда такъ хорошо угощалъ, но въ своемъ доме никогда и никто изъ нихъ не подниметъ руки на своего врага, иначе такой курдъ рискуетъ сделаться негодяемъ въ глазахъ сосвдей и отверженнымъ отъ всего своего общества. Правда, есть мнение, которое гласить, что курдъ своего врага принимаетъ и угощаетъ, но, проводивъ версты три или четыре отъ своего шатра, обнажаетъ саблю и убиваетъ его,—но это неправда: мнение такое составилось единственно оттого, что курдъ, принимая и угощая своего врага, не делается его приятелемъ и другомъ. Сегодня, напримеръ, онъ угощаетъ въ своемъ шатрье гостя-врага, но чрезъ неделю, встретивъ его въ горахъ, убиватетъ его, какъ ни въ чемъ не бывало—и это у нихъ обычай. Такъ поступають все курды. Приёдетъ къ курду убийца его сына, онъ и съ нимъ обращается хорошо, хотя предъ темъ готовъ быль его достать со дня моря, чтобы убить. Чрезъ три дня после этого, курдъ, встретивъ того же убийцу въ другомъ месте, съ истиннымъ наслаждениемъ убиваетъ его, а ухо или палецъ убитаго везеть своей жене въ доказательство исполнения имъ своего священнаго долга. Гостя же обыкновеннаго, т. е. неврага курды при­нимають очень хорошо: женщины стираютъ ему носки и белье, моютъ его ноги, угощаютъ всемъ, что у нихъ найдется хорошаго, а по вечерамъ, когда гость укладывается спать, женщи­ны и девушки поютъ песни, чтобы ему спалось хорошо подъ тихие звуки песни. Съ гостемъ женщины обращаются, какъ съ братомъ; они отъ него не скрываются и ведутъ его гулять къ родникамъ и по своимъ шатрамъ. Какъ бы долго ни ос­тался у нихъ гость, все равно они одинаково его уважаютъ и почитаютъ. Гость у курдовъ—Богомъ посланный человек; кто не почитаетъ гостя, тотъ не почитаетъ и Бога.

 

 

—77 —

     Такое же мнение у нихъ существуетъ и относительно мести. Богь приказываетъ мстить, и курдъ всячески старается отомстить своему кровному врагу. По ихъ понятиямъ, душа убитаго на томъ свете тогда только находитъ успокоение, когда прольется кровь убийцы. И вотъ каждый курдъ обязанъ и предъ Богомъ, и душой убитаго (сынъ ли убитый, брать, родственникъ—все равно), и предъ обществомъ, въ среде котораго онъ живетъ, отомстить, пролить кровь убийцы. Пока убийца не убитъ, въ семьи курда ежедневно происходить плачъ. Мать или сестра убитаго хранятъ его обрызганную кровью рубашку, какъ святыню; ее каждый день вынимаютъ изъ сун­дука, надеваютъ на мужчину, который долженъ отомстить, и плачутъ. Если же после убитаго остается вдова съ маленькимъ ребенконъ, то рубашка надевается на последняго: онъ съ младенчества готовится къ роли будущаго мстителя, чтобы кровь отца его не пропала даромъ.

Въ доказательство жестокости мести курда, я привожу одно событие, случившееся въ семидесятыхъ годахъ. Въ одномъ селе, по соседству, жили вдова-куртинка съ сыномъ восьми летъ и армянка съ сыномъ четырнадцати летъ. Обе женщи­ны ежедневно ссорились между собою; разумеется, защищая своихъ матерей, ссорились и дрались мальчики. Наконецъ, результатомъ этихъ ссоръ было то, что разъ парнишка-армянинъ, встретивь куртина въ поле, подрался съ нимъ и задушилъ его. Такъ какъ при совершении этого приступления свидетелей не было, то 14-летний убийца не пострадалъ, а куртинка осталась безъ сына. Молодая куртинка ежедневно вынимала рубашку своего сына, садилась въ тени дерева и плакала непрерывно, при чемъ плачъ ея не былъ плачемъ слабой женщины, а онъ походилъ на плачъ львицы, у кото­рой отняли детеныша. Прошло после этого восемь лвтъ. Убийца выросъ и женился. Онъ сделался такимъ сильнымъ молодымъ чедовекомъ, съ которымъ не безопасно было всту –

 

 

 

– 78 –

пить въ борьбу самому отчаянному курду. Все думали, что куртинка совершенно позабыла о мести; но неть, она лелеяла въ себе страшную месть. За нее стали свататься хорошие молодые курды, но она всемъ отказывала; наконецъ, она изъ­явила согласие выйти замужъ за одного курда, сорока пяти или пятидесяти лътъ, который давно ухаживалъ за нею, но всегда получалъ отказъ. Курдъ этотъ считался между своими нехорошимъ человекомъ, разбойникомъ, и потому все удивились, когда узнали, что молодая и красивая куртинка выходить замужъ за этого негодяя. Что было между курдомъ-женихомъ и куртинкой-невестой, никто не зналъ, но въ одинъ прекрас­ный день последняя распродала все, что имела, деньги пере­дала жениху, а сама отправилась въ джалалцамъ, къ каковому племени принадлежалъ женихъ ея. Курдъ же нанялся въ пастухи вь томъ селе, гдъ находился убийца сына куртинки. Спустя четыре месяца, исчезъ и курдъ-пастухъ; но чрезъ три дня поеле его исчезновения, въ ущелье нашли тело армянина, бывшаго убицы, безъ праваго уха и правой кисти руки. Впоследствии оказалось, что куртинка вовсе и не думала выходить замужъ за курда-разбойника, а согласилась только разъ разделить съ нимъ ложе, при условии, что онъ убьетъ врага ея и принесетъ ей правое ухо и правую кисть последняго въ доказательство совершенной мести. Вотъ какъ мстятъ слабыя куртинки: она обезчестила себя, но зато достигла цели. Кровь за кровь—курдская альфа и омега[11].

Въ этомъ страшномъ обычая бываютъ и светлыя сторо­ны, а именно иногда родители убитаго прощаютъ убийцъ. Это происходить тогда, если убийство совершено не съ заранье обдуманнымъ намерениемь или, если убийца является въ шатеръ родителей убитаго, падаетъ на колени и говорить: «Прав­да, я убилъ вашего сына (или брата), но самъ раскаиваюсь въ своемъ поступке. Покойный былъ моимъ хорошимъ дру­гомъ, но ссора, затеянная между нами, ослепила намъ гла-

 

– 79 –

за, мы обнажили свои сабли и стали биться, при чемъ вашъ сынъ былъ убитъ. По нашему обычаю, вы должны отомстить за смерть покойнаго. Вотъ я самъ явился въ вашъ шатеръ и прибегаю въ милосердию вашего очага: или прощайте мне, или обагряйте очагъ вашъ моею кровью». Родители убитаго, когда прибегает убийца къ милосердию ихъ очага, навсегда прощаютъ ему совершенное имъ преступление, после чего убийца делается своимъ человекомъ въ доме убитаго. Еели после убитаго остается вдова съ маленькими детьми, то y6ица, прося о прощении, приводитъ столько овецъ, коровъ и др. вещей, каковыя вполне достаточны для пропитания семьи уби­таго.    Кроме этого, онъ во всякое время обязанъ помогать этой семье, если она въ нужде.

     Чувство любви къ ближнему тоже сильно развито у курдовъ. Впрочемъ, народная гордость и самолюбие заставляютъ ихъ помогать беднейшимъ среди курдской общины, чтобы они ни въ чемъ не нуждались. Вследстве этого, между курдами неть такой бедности, какъ среди другихъ окружающихъ ихъ племенъ не только христианскихъ, но и магометанскихъ.

 

 

V.

Звачение шейха среди курдовъ и соседей. —Талисманы и клятвы,—Вооружение

курдовъ.

 

     Каждое изъ курдскихъ племенъ имеете своего шейха, который управляет не только духовными делами, но состоитъ, вместе съ темъ, и светскимъ главою своего племени. Шейхи стараются вникать въ частную жизнь членовъ ихъ обще­ства. Положимъ, какой-нибудь курдъ потерялъ все вследствие падежа скота (а богатство ихъ заключается въ скоте) и обеднель совершенно. Гордость не позволить ему просить у соседей чего бы то ни было: скорее курдъ умретъ съ голоду, чемъ попросить милостыни у своихъ соседей. Шейхъ племени узнаетъ объ этомъ, созываетъ всехъ курдовъ къ себе, въ не-

 

 

— 80 —

сколькихъ словах описывает положение обедневшаго одно­сельчанина и просить ихъ не оставить без помощи соседа. Тутъ же при шейхе начинается сборъ пожертвований и соби­рается иногда до трехъ-четырехсотъ овецъ, около десятка коровъ и другихъ животных. Одинъ изъ курдовъ гонитъ со­бранный скотъ къ тому, для котораго собранъ и говорить: «Шейхъ прислалъ тебъ столько-то овецъ и коровъ, чтобы ты жиль безбедно среди нашего племени». Курдъ хотя отлично знаетъ, что скотъ пожертвовало его племя, но онъ принимаеть подарокъ какъ будто отъ шейха и всей семьей начинаеть бла­годарить его. Вотъ причина, почему курды такъ преданы шей­ху, и по одному его знаку готовы итти въ огонь и въ воду. Одного слова шейха достаточно, чтобы все племя, какъ одинъ человек, поднялось и делало набеги на соседния племена и народности. Поэтому, соседния съ курдами народности старают­ся привлечь на свою сторону шейха разными подарками, что­бы курды его племени не тревожили и не безпокоили ихъ.

Если шейхъ не расположен къ какому-нибудь народу, то все курды его племени презирают этотъ народъ и всегда го­товы предать его мечу, если, конечно, представится удобный слу­чай. Выбравъ хорошее время для нападения на враговъ, шейхъ созывает всехъ курдов своего племени, воспламеняет про­поведью въ них религюзвую ненависть къ врагу, и вотъ все племя, какъ одинъ человекъ, готово ударить на гяуровъ и безпощадно резать ихъ. Пред вступлениемъ въ поход, шейхъ снабжает каждаго курда талисманомъ противъ вражеских пуль и сабель. Талисманъ состоитъ изъ клочка бумаги, на которомъ шейхъ пишетъ одно изречение изъ корана, потом складывает его треугольникомъ и передаеть курду; последний же, сложив его въ тряпочку, пришиваетъ къ рукаву или къ спине своего архалука. По словам шейха, противъ талисма­на ничего не могут сделать вражеския пули и сабли; только те правоверные лягут своими головами, которые почувству-

 

—81—

ютъ жалость къ невернымъ, или которые покажут спину своему врагу, т. е. обратятся въ бегство. Слово шейха для курдовъ свято, и потому каждый изъ нихъ старается въ точ­ности исполнить приказание своего шейха. Большею частью надъ шайкой начальствует самъ шейхъ, но иногда, на старости летъ, онъ дъло это поручает какому-нибудь известному сво­ею храбростью курду-аге. Все курды, отправляясь на войну дают клятву не щадить врагов, убивать старыхъ, младенцевъ и вообще сопротивляющихся, а молодыхъ женщинъ и девушекъ брать въ пленъ. Клятва их состоитъ въ том, что каждый воинъ предъ шейхомъ произноситъ: «Клянусь моимъ счастемъ-судьбою, что исполню въ точности все требования, возлагаемый на меня шейхомъ; въ противномъ случае, пусть меня преследуеть злая судьба и жена презяраетъ за молодушие и не при­нимает больше въ свой шатеръ».

Вышеприведенная клятва есть самая страшная, которую курдъ даетъ въ особо-важныхъ случаяхъ: скорее курдъ умретъ, чемъ нарушить эту клятву. Подвергнуться презрению женщинъ, а въ особенности своей жены—это самое величайшее несчаcтиe для курда. Онъ любить свою жену не животного любовью, но любить, какъ свою честь—свое самолюбие. Еели жена начнет презирать мужа, то, значить, курдъ лишился своей чести, самолюбия, и онъ не можетъ считаться достойном членомъ своего племени. Вотъ почему, самую главную курдскую клятву составляетъ та, въ которую входят слова: «пусть меня презирает жена».

     Въ прежнее время вооружение курдовъ состояло изъ кри­вой сабли, кремневыхъ пистолетов, кинжала, длинной пики и круглаго щита. Щитъ делался изъ дерева и железа и обтягивался кожею животных. При нападении на враговъ курдъ пускал въ дело пистолеты, а какъ только заряды из­расходовались, то курдъ брал въ лъвую руку щитъ, а въ правую саблю. Щитомъ курды ловко умели прикрываться от

 

 

– 82 –

ударовъ противника, а саблею всегда владела превосходно. Во всякомъ случае, въ умении владеть холоднымъ оружемъ, какъ мне кажется, никакой фехтовалщикъ не могъ бы срав­ниться съ курдомъ. Такъ, напримеръ, одинъ курдъ, со щитомъ въ левой руке и саблею въ правой, успешно защи­щается противъ трехъ или четырехъ одновременно нападающихъ на него враговъ. Пика употребляется верховыми (хотя носять ее и пешие) тогда, когда они преследуютъ своихъ вра­говъ. Бpocaниe пики тоже требуетъ большого навыка. Курдъ на разстоянии пятидесяти или шестидесяти шаговъ всегда пикой попадаетъ въ цель и, притомъ, бросаетъ ее съ такой силой, что острие пробиваетъ насквозь человека. Курдская пика состоитъ изъ шестиаршинной крепкой палки, къ обоимъ концамъ которой прикреплены трехгранные железные острые наконечники. Женщины тоже довольно хорошо управляютъ пикой.

      Нелишне будеть здесь разсказать, какъ охотятся куртинки пикой. Однажды, я отправился въ гости кь курдам, которые живутъ близь бывшаго селения Акоры, у подошвы Арарата*). Кума моя—куртинка летъ тридцати пяти, прика­зала своимъ сыновьямъ и племянникамъ повести меня катать­ся по горамъ. Оседлали лошадей и мы въ числи пяти молодыхъ людей поехали по покрытой высокою травою местно-

 

*) Это селение разрушено землетрясениемъ въ 1840 году[12], при чемъ все жи­тели его погибли. Обь этомъ зеилетрясении старики наши разсказываютъ следую­щее: в 1840 году, когда все жители сел. Акоры находились дома, вдруг с большого Масиса (Арарата) отделилась часть и со страшной силой ринулась вннзъ; селение Акоры вместе съ жителями погибло, спасся только пастухъ, который дале­ко отъ селения пасъ стадо; при этомъ старики наши показнваютъ на расщелину въ Большом Арарате, якобы образовавшуюся после того. Араратъ хотя вулканическаго происхождения, но онъ давно потухъ, можетъ-быть, даже более чем за несколько тысячъ летъ тому назадъ. По крайней мере, ни въ истории армянъ, ни въ народных, преданияхъ или хоть схазкахъ ничего не говорится о когда-нибудь действовавшем Арарате. На местныхъ языкахъ онъ называется Агры-дагь (Тяже­лая гора[13]), Агдагъ (Белая гора)—Масисъ, Сисъ-Масисъ и Араратъ (последния три вазвания армянския[14]).

 

 

– 83 –

сти. Минуть чрезъ пятнадцать къ намь неожиданно присо-единилась и моя кума, которая съ улыбкою заявила, что не можетъ мена—своего кума пустить одного, такъ какъ за несчастный случай со мною она должна отвечать моим родителямъ и своему племени, и что она будетъ оберегать меня во время катанья. Она сидела верхомъ на лошади по-мужски, при чемъ въ правом стремени ея лошади стояла пика, кото­рая срединою опиралась на ея плечо. Приближаясь къ горамъ, молодежь начала стрелять изъ ружей. Такою бездельною стрельбою у насъ молодые люди показываютъ, такъ-сказать, свое удальство. Выстрелы испугали зайца, должно-быть, спо­койно спавшаго подъ кустиком: онъ выскочилъ изъ-подъ не­го и какъ угорелый пустился во все лопатки бежать. Какъ только мы увидали зайца, то пустились за нимъ и подняли та­кую ружейную стръльбу какъ будто происходило целое сражение. Разумъется, никто изъ насъ не попалъ въ зайца. Но еяъ бедный просто ошалелъ отъ этого галмагала (шумъ-гамь) и, вместо того чтобы бежать прямо, повернулъ въ нашу сторону. Тутъ кума моя поскакала за нимъ и, когда разстояние между нею и зайцемъ уменьшилось, подняла пику и бросила такъ ловко, что она, пробивъ животное, вонзилась въ землю. Заяцъ былъ пригвожденъ къ земле, а пика стояла, какъ будто ее нарочно вбили въ землю. Мы подъехали ближе и стали восхищаться ловкостью куртинки. Она ничего не сказала на наше комплименты и стала смеяться надъ нашимъ неумениемъ владеть оружиемъ. Въ глазахъ куртинки я эамътилъ прзрение къ намъ, носящимъ имя мужчинъ, но не умъюшямъ падать изъ ружья въ цъль.

Нъкоторымъ, можетъ-быть, покажется страннымъ, почему я употребляю слова: «кума, кумъ». Кумовство между жителями долинъ и курдами происходить при слъдующихъ обстоятельствахъ. Если у курда есть мальчикъ, надъ которымъ еще не совершено обръзание, то онъ приглашаетъ своего друга (армя-

 

 

—84—

нина ли, или татарина, все равно) быть, если можно такъ вы­разиться, крестнымъ отцомъ его сына. Приглашенный едет съ подарками для мальчика и держитъ его на рукахъ во время совершения обрядности. После этого, курдъ приглашеннаго назвываеть своимъ крво, что значить кумъ и делается его искреннимъ другомъ. Приезжая въ гости къ своему крво, курдъ всегда привозитъ что-нибудь въ подарокъ: ягненка, сырь, масло и т. п., что, конечно, въ свою очередь, делаетъ и крво, отплачивал ему соответственными подарками.

      Выше было сказано, что въ прежнее время вооружение курдовъ состояло изъ кривой сабли, кремневыхъ пистолетовъ, кинжала, длинной пики и круглаго щита; въ настоящее же время, а именно, после последней Русско-Турецкой война оно значительно изменилось. Вместо кремневыхъ пистолетовъ, явились револьверы и скорострельныя ружья Пибоди и Снайдера. Хотя теперь и употребляются щитъ и пика, но замет­но, что они въ скоромъ будущемъ выйдутъ изъ употребления.

    Курдъ весьма любить свое opyжиe и безъ него онъ про­сто не можетъ жить. Каково бы ни было его финансовое положение, онъ обязанъ приобрести несколько ружей, револьверовъ, сабель и кинжаловъ. Детей своихъ онъ съ малолетства обучаетъ къ употреблению оружия: это составляетъ какъ бы обязанность и долгъ каждаго отца. У местныхъ христианъ взглядъ на оружие совершенно разнится отъ взгляда курдскаго. Они детямъ въ руки оружия не даютъ, да и сами редко употребляютъ его. Если мать замечаете сына, играющаго оружиемъ, то она первымъ долгомъ отнимаетъ у него и говорить: «кто возьметъ въ руки opyжie, тотъ отъ него и погибнетъ. Ви­дишь, овца не имеетъ никакого opyжия для защиты себя отъ враговъ, однако она считается самымъ полезнымъ животнымъ, и все ее любятъ,— а волка кто любитъ? Человекъ же, упо­требляющей opyaжиe, есть настояший волкъ». Подобными наставлениями местный христианинъ убиваетъ въ своихъ детяхъ

 

 

— 85 —

всякую охоту къ оружию и приготовляетъ изъ нихъ будущихъ мирныхъ жителей»

 

 

VL

Положение женщины.—Калым.—Бракъ.—Похщение невесты.

 

     Женщины у курдовъ пользуются гораздо большими пра­вами, нежели у татаръ, армянъ и другихъ соседнихъ народ­ностей. Жена курда заменяеть курду товарища, какъ въ домашнемъ быту, такъ и на войне. Если мужчины отправляются на войну, то дома эащищаютъ женщина скотъ и хозяй­ство. Часто на курдския поселения, где нетъ мужчинъ, нападают другия, съ ними враждебныя, курдския племена, но тутъ женщины поселения, съ оружиемъ въ рукахъ, выходятъ противъ нападающихъ и нередко грабители принуждены бываютъ ни съ чемъ вернуться восвояси. Такъ, говорятъ, одна вооружен­ная куртинка можетъ справиться съ четырьмя вооруженными мужчинами изъ другого народа. Занимаясь, большею частию, разбоями, курды все домашния заботы оставляють на женщинъ; он караулить скотъ, защищая его противъ нападения дикахъ зверей и разбойниковъ; по вечерамъ гонять его къ своему шатру въ огороженное мъсто, в если мужа нетъ дома, жена, съ ружьемъ въ рукахъ, всю ночь бодрствуетъ, чтобы не огра­били ее. Если женщина не сумъетъ защитить свое добро, то она лишается почета и уважения своихъ единоплеменниковъ. На дочери такой слабой матери ни одинъ молодой человъкъ не согласится жениться. Этотъ взглядъ на женщинъ довольно древний, и такимъ образомъ выработался среди курдовъ. типъ храбрыхъ и безстрашныхъ женщин, которыя ни въ чемъ не уступаютъ мужчинамъ. Храбрость женскаго пола и даетъ жен-щинамъ право пользоваться довольно большою свободою. До выхода замужъ они совершенно свободны: могутъ выбирать среди молодежи для себя дружковъ, слагать для нихъ любовныя

 

— 86 —

песни и гулять вместе со своими избранниками по горам[15] — словомъ, делать все, что душе угодно. Девушек женщины называють вольными птицами, свободу которыхъ никто не имееетъ права ограничивать. Эта свобода у нихъ вошла въ обычай, такъ что матери не стыдятся называть чужимъ по имени любовниковъ[16] своихъ дочерей. А разъ девушка вышла вамужъ, она уже никакою свободою она не пользуется. Если женщина позволить себя изменить мужу, то последнему не возбраняется убить ее. Убийцу никто преследовать не будетъ, и даже отецъ жены ничего ему не скажетъ и не разсердится на не­го; наоборотъ, онъ назоветь убийцу дочери молодцомъ. Безнравственная женщина безчеститъ не только мужа, но и отца своего и племя, къ которому она принадлежить; поэтому, такая женщина подвергается мести всехъ, начиная съ близкихъ и кончая самым последнимъ изъ соплеменниковъ. Въ этомъ случае не остается безъ наказания и соблазнитель: оскорбленная сторона, после наказания женщины, обязана отомстить мужчине. Курды не признаютъ изнасилования; они во всякою случае наказывають женщину, которая попалась въ прелюбодеянии.

Жизнь молодыхъ курдовъ ничемъ не стеснена: они со-чиняютъ и поютъ свои песни до возраста, когда ихъ можно женить; тутъ уже отецъ жениха отправляется къ отцу де­вушки и начинается торгъ. Родители невесты, если последняя красивая, требуютъ большой калымь деньгами, овцами, лошадь­ми и т. п. У другихь народовъ невеста приносить съ собою приданое, а у курдовъ, наоборотъ, состоятельный женихь даетъ отцу невесты несколько десятковъ, а иногда две-три сотни овець, несколько воловъ и быковъ и потомь береть свою не­весту. Замечательный взглядъ на кальмъ имеютъ сами девуш­ки: если она даже влюблена въ молодого курда, который хочетъ на ней жениться, то и тогда обидится и не согласиться выйти замужь за своего возлюбленнаго, если последний предло-

 

 

— 87 —

жить маленкий калымъ за нее. Величайшее оскорбление для девушки, если за нее женихъ предложить мало денегъ или животныхъ. Въ такихъ случаяхъ она говорить: «разве я такая нехорошая девушка, чтобы отецъ мой продалъ меня за 50 р. или променялъ на десять овецъ. Вотъ дочь такого-то когда выходила аамужъ, то за нее заплатили 300 хорошихъ овецъ, —разве я хуже ея?». Словомъ, тутъ почему-то страдаеть самомненийе молодой куртинки, хотя за нее сватается тот, который вотъ уже три года состоить ея возлюбленнымъ, и они оба взаимно любятъ другь друга. Да и отецъ невесты не согла­шается за малый калымъ выдать свою дочь замужъ. Кто изъ жениховъ предложить больше денегъ, тотъ и удостоится полу­чить его дочь, хотя бы последняя и не любила его. Тутъ действуетъ только самолюбие. Предложи за девушку, которая имеетъ любовника[17], большую сумму денегъ, много овецъ, ло­шадей, быковъ, нелюбимый человекъ, отецъ выдасть ее за не­го, и она забудетъ своего возлюбленнаго. Для курда доходная статья иметь много дочерей: за каждую онъ возъметъ несколько десятковъ овецъ и другихъ животныхъ и самъ разбогатеетъ. Многоженство у курдовъ тоже практикуется, почему часто случается, что у одного курда бываетъ шесть или семь взрослыхъ дочерей. У одного изъ моихъ знакомыхъ курдовъ было пять дочерей, уже совершенно взрослыхъ. На мой вопросъ, почему онъ ихъ не выдаетъ замужъ, курдъ отввтилъ: «Я радъ бы ихъ выдать, но только у насъ за нихъ очень мало предлагаютъ».

— «Неужели, крво, говорю я: «ты ихъ продаешь? Вы­давай за того замужъ, за вотораго дочь согласится выйти; я думаю, твои дочери имеютъ своихъ сердечныхъ дружковъ, ну и выдавай за нихъ».

— «Что ты говоришь! разве я для того выростилъ до­черей, чтобы выдавать ихъ за голышей? У насъ не такъ, какъ у васъ: вы жениху деньги  даете, чтобы онъ женился (при

 

 

— 88 —

{mosimage}этомъ курдъ засмеялся надъ обычаями другихъ народов), а мы, пока не возьмемъ хорошего калыма, ни за что не выдадимъ».

— «Крво! выходитъ, что вы продаете своихъ дочерей, какъ какихъ-нибудь животныхъ».

— «Вовсе неть! наши дочери безъ калыма сами не со­гласятся выйти зямужъ, если они не имеютъ какихъ-нибудь недостатковъ; калекъ только выдаютъ замужъ без калыма!».

Если между женихомъ и отцомъ невесты не устанавли­вается согласия относительно калыма, или если женихъ беденъ и не можетъ уплатить столько, сколько требуютъ за невесту, то онъ прибегаете къ следующему средству, что тоже поощряется между курдами, а именно онъ тайно увозить свою воз­любленную. Девушка же соглашается убежать сь молодымъ курдомъ потому, что самолюбие ея получаетъ удовлетворение, т. е. она можетъ потомъ гордиться своимъ мужемъ, который, несмотря на бдительность ея отца, сумелъ увезти ее: храбрость предпочитается богатству и калыму. Это средство (увозъ) очень опасно для молодого курда-жениха; его могутъ убить родите­ли девушки, а такое убийство между курдами не считается за преступление. Молодой курдъ, который намеревается совер­шить увозъ, долженъ собрать вокругъ себя несколько преданныхъ ему товарищей, выбрать место, гдв онъ можетъ, по край­ней мере, месяцъ безопасно жить, а потомъ уже приступает къ увозу девушки.

Чрезъ месяцъ после увоза невесты, отецъ ея забываетъ оскорбление, такъ какъ въ душе не можетъ не хвалить храб­рости своего зятя, и прощаетъ ему. «Храброму все пита­ется» говорятъ курды и совершенно забываютъ оскорбление, которое имъ нанесли, увозя ихъ дочерей» И, действительно, чрезъ месяцъ после увоза молодые могутъ спокойно вернуть­ся домой въ уверенности, что ихъ никто не тронеть. По воз­вращении домой, молодой курдъ принимается за свои обычныя

 

—89—

занятия, после чего онъ начинает пользоваться большим почетомь среди своихъ соплеменниковъ за свой поступокъ. Бы­вают случаи, что при увозе, когда родители и родственники девушки узнаютъ объ этомъ во-время, происходить битва, при чемъ съ обеихъ сторонъ падаетъ несколько человекъ; но если при этомъ молодому курду удастся все-таки увезти девушку, то онъ приобретаетъ славу героя: составляются песни, въ которыхъ восхваляется его храбрость и оплакиваются павшие. Вотъ какая иногда печальныя последствия имееть калымъ; не будь его, конечно, ничего этого не было бы, и число престу­плений между курдами уменьшилось бы почти на половину. Но этотъ обычай пустилъ среди курдовъ такие глубокие корни, что едва ли когда-нибудь курды отстанутъ отъ него, — разве только, если они сделаются мирными хлебопашцами, или же примугь христианскую веру.

До сихъ поръ я говорилъ о техъ последствияхъ, каковыя происходять, если родители жениха и невесты не стор­гуются относительно калыма; но если они пришли къ согла­шению, то родители жениха принимаются за свадебныя по­купки: особенно ценными подарками для невесты счита­ются браслеты для рукъ и ногь; браслеты эти не надо сме­шивать съ теми, какия носятъ городския женщины: курдские браслеты делаются изъ железа или изъ стали, безо всякихъ украшений. Въ остальномъ бракъ у курдовъ-мусульманъ со­вершенно похожъ на татарский, т. е. при, венчании мулла пишетъ условие, по которому обязываетъ жениха и невесту жить въ любви между собою; условие, кроме того, определяетъ пени, которыя должна платить виновная сторона при раз­воде: если мужъ бросить жену и не захочетъ съ нею жить, то онъ платить ей известную определенную въ условии сум­му, если же жена бросить мужа, то она платитъ; а если съ согласия обеихъ сторонъ происходить разводъ, то, конечно, ни одна сторона ничего не даетъ противной. Дети же при этомъ

 

 

—90—

остаются у отца; иногда же съ согласия жены и мужа детей делять такимъ образомъ: малъчиковъ беретъ отец, а дочерей мать, и потомъ расходятся. Равведенная, имеющая даже не­сколько дочерей, скоро находить охотника, который женится на ней. Дети вовсе не мешають курду жениться на такой женщине. Ведь дети очень полезны, во-первыхъ, какъ лишния рабочия руки, а, во-вторыхъ, соблазняеть курда и будуший калымъ, который онъ получить, выдавая аамужъ дочерей жены.

      Въ настоящей статье я старался сказать въ общихъ чертахъ кое-что о курдахъ бруки, джалалы и джунуканлы; предраасудки же ихъ и поверья, а также быть курдовъ-езидовъ со­ставят предметъ другой моей статьи.

 

Примечания: